Голодовка — шаг отчаяния или действенное средство политической борьбы? Интервью с турецкой революционеркой
В практике турецких революционных коммунистов широко распространен такой способ борьбы, как голодовка. Однако многие активисты коммунистического движения скептически относятся к голодовкам, полагая, что это шаг отчаяния, способ «суицида» и что те, кто проводит голодовки, только облегчает реакционным правительствам расправу с ними.
Мы поговорили с одним из участников сопротивления голодовкой — Эдой Дениз Хайдароглу, которая была на голодовке 313 дней, борясь против немецкого закона 129b, по которому в Германии преследуют коммунистов.
— Эда, 2 года назад ты проводила голодовку более 300 дней. Прежде чем пояснить, почему ты ее проводила и чем она закончилась, расскажи о себе.
— Меня зовут Эда Дениз Хайдароглу, я родилась и выросла в Германии. Я член организации «Революционная молодёжь» («Дев Генч»). Это молодёжная организация Народного фронта (Турции).
Я выросла на музыке Grup Yorum, и когда в 2018 году я была на их концерте, я пошла к ним и сказала: «Я хочу быть одной из вас!» После этого начались мои встречи с ними, через некоторое время я начала понимать революционную идеологию, и тогда я решила стать революционером.
— Сколько тебе тогда было лет?
— Мне было 18. Я тогда ходила в школу, и мне приходилось пропускать уроки, чтобы заниматься революционной работой. Я хотела быть революционером 24 часа в сутки.
— Как на это смотрели твои родители?
— Мне приходилось с ними «бороться». Они хотели, как и все родители, чтобы я училась, чтобы у меня была хорошая работа и т.д. Но через некоторое время я сказала, что революционная работа – это моя мечта. Я хочу жить не только для того, чтобы есть, учиться или что-то ещё. Я хочу, чтобы моя жизнь имела смысл не только для меня, но также для истории, для следующих поколений.
Итак, в конце 2018 года, в 18 лет, я решила стать революционером. И в то время я встретила Озгюль Эмре. Сейчас она арестована. Она была моим учителем и товарищем. Она была всем. Она была моей новой матерью (конечно, я не могу сказать этого своей матери). Она много говорила со мной и дала мне знания о революционерах, о Турции.
— Как и когда была арестована Озгюль Эмре?
— В 2022 году правительство Германии провело операцию против трёх наших товарищей. И одним из этих товарищей была Озгюль Эмре. Другим был член Grup Yorum Ихсан Джибелик. Арест произошел в день, когда у нас был кинопоказ фильма Grup Yorum «Район» в Париже.
Озгюль хотела прийти на это мероприятие, но по дороге ее схватили и арестовали. А Ихсана они схватили после мероприятия, когда он шёл домой.
После ареста мы начали большую кампанию за Озгюль, Ихсана и еще одного товарища Серкана Кюпели, во время которой мы узнали о законе, по которому они были арестованы. Это закон 129b, — антитеррористический закон в Германии. Это один из старейших антитеррористических законов в Европе в целом и в Германии в частности. Другие наши товарищи были в прошлом арестованы тоже по этому закону.
По существу, они арестовывали наших товарищей только потому, что те использовали свои демократические права. Например, за участие в демонстрации, в концерте Grup Yorum или за организацию концерта Grup Yorum.
В ходе кампании мы также узнали, что многие люди, в том числе из левых организаций, ничего не знают об этом законе.
— Какова была реакция других левых организаций на вашу кампанию?
— Для левых организаций борьба против этого закона не является приоритетом. Но в действительности, эта борьба – одна из самых важных, потому что левых арестовывают и криминализирую по этому закону.
Тогда мы объявили, что мы будем добиваться не только свободы для Озгюль, Ихсана и Серкана. Мы объявили кампанию против этого закона 129b в целом. Мы начали организовывать дискуссионные панели почти по всей Германии. Мы провели их в 25 городах. Однако во время этих дискуссионных панелей мы увидели расизм в левых организациях. Они смотрели на нас «сверху», мол, «ну-ну, вы объясняете нам нашу историю». Это не было так серьёзно для них. Мы объясняли нашим товарищам суть закона 129b, но от них слышали что-то вроде: «да, да, мы знаем это». И солидарность с их стороны была не так высока.
— Почему, в итоге, ты решила объявить голодовку в борьбе против закона 129b?
— Мы понимали, что делаем недостаточно, что мы должны сделать что-то еще и для нас, и для других левых организаций. Потому что наше бездействие означает, что правительство продолжит нападать на нас.
Ведь мы все организуем концерты Grup Yorum и будем продолжать это делать. Мы все участвуем в демонстрациях, в международных делегациях. Так что каждый из нас может быть арестован за эту деятельность по закону 129b.
Мы решили, что, возможно, мы не сможем остановить преследование всех левых активистов, но мы должны что-то сделать против этого на таком высоком уровне, чтобы правительство испугалось и не могло совершать свои атаки так легко, как оно делает сейчас.
И тогда я решила объявить голодовку. Я это сделала, во-первых, из-за Озгюль. Потому что я чувствовала, что должна сделать для нее что-то большее, чем просто провести демонстрацию.
Во-вторых, это было из-за нашей идеологии. Империализм хочет покончить с нами. Когда они арестовывают революционеров, люди вокруг революционеров начинают бояться, прекращают участвовать в демонстрациях. Они знают, что они, возможно, не смогут покончить с идеологией революционеров. Но они могут покончить с солидарностью народа.
Так что, фактически, они хотят заставить нас замолчать. Хотят, чтобы никто не участвовал в наших демонстрациях и не был солидарен с нами. Так что, на самом деле, я объявила голодовку еще и для того, чтобы люди не боялись больше. Чтобы наша идеология, наша марксистско-ленинская индивидуальность не были уничтожены.
— Как отреагировали люди вокруг тебя на твою голодовку?
— Иногда некоторые товарищи говорили: «Уже достаточно, у нас много побед. Может быть, ты можешь закончить голодовку?». Но мы решали с коллективом, что я продолжу. Потому что это эффективное искусство сопротивления.
Я видела солидарность людей, которые вообще-то боялись и не хотели ни в чём участвовать, не хотели быть на фотографиях и так далее. Но они приходили к нам в палатку солидарности, в палатку голодовки. И они были там много дней.
У нас была палатка перед Министерством юстиции, и мы находились там 24 часа в сутки, спали там. Так продолжалось около года. И все мои товарищи были там и члены моей семьи, которых я, может быть, встречала один раз или никогда не видела. Но они все приходили и находились там с нами, в т.ч. ночью.
И все они участвовали в демонстрациях с нами. Я чувствовала любовь народа и товарищей. И это было очень воодушевляюще для меня, это делало меня сильнее в сопротивлении.
Я увидела, что голодовка работает. Я не только умираю, я что-то меняю. Люди приходят в суд по делу Озгюль и Ихсана, они начинают выкрикивать слова поддержки, хлопать в ладоши, говорить Озгюль: «Мы любим тебя!» и так далее.
На самом деле, в этом суде, в немецких судах, все боялись, никто не мог ничего сказать.
В суде ты, конечно, не можешь разговаривать с арестованными, но в Германии ты вообще ничего не мог сказать в суде. Но на нашем суде Озгюль и Ихсана мы пели песни Grup Yorum, произносили слова благодарности, Озгюль чтила память людей, убитых в Турции. Мы разговаривали с Озгюль и Ихсаном и всеми остальными, и никто не боялся.
Все приходили и говорили: «Это наш суд! Мы победим! Мы будем бороться с империализмом!». Так что я видела, что мы меняем что-то! Люди стали больше вовлечены в борьбу и делать что-то для нас.
— Ты самостоятельно приняла решение о голодовке? Или это было решение коллектива?
— Во время кампании борьбы против закона 129b мы всегда проводили встречи с коллективом и всегда говорили о том, что мы можем сделать. И тогда я предложила объявить голодовку. Мы обсудили это в коллективе и приняли мое предложение, но не было ясно, кто будет проводить голодовку. И тогда я сказала, что я хочу это сделать. Это было принято, и я начала голодовку.
После меня еще три товарища начали голодовку. Они не были на наших встречах, но они слышали, что я начинаю голодовку, и сказали: «Мы не можем оставить её одну. Мы должны сделать это вместе с ней».
Ылгын начал где-то через 50 дней после меня. Лена начала голодовку солидарности сначала на 30 дней. Затем она сказала, что хочет продлить ее до 60 дней, потом до 90. А через 100 дней она сказала, что хочет быть на бессрочной голодовке. Мы согласились, и тогда нас стало четверо, находившихся на голодовке.
— Я знаю, что у вас существуют бессрочные голодовки и смертельные голодовки. Думала ли ты, что тебе придется в будущем превратить свою голодовку в смертельную?
— Я думала об этом во время голодовки. И это был вариант для меня — перейти на смертельную голодовку. Через 313 дней я думала, что я, возможно, смогу продлить ее еще на месяц, но не дольше, после чего я умру, даже если это не будет смертельная голодовка.
Однако через некоторое время у нас было так много побед, что мы решили приостановить голодовку. Например, суд – это была наша победа, политическая победа. Суд был для нас всегда как демонстрация. Также победа была в том, что изоляция для Озгюль и других заключенных стала не такой тяжелой.
У одного из заключенных, Ихсана, во время суда был выявлен рак. Но ему не обеспечили лечение, не предоставили медицинскую помощь. И тогда мы включили это в наши требования и проталкивали это, чтобы все знали. И через некоторое время им пришлось принять требование о лечении Ихсана.
Еще один пример из суда. Глава суда говорил, что не хочет, чтобы кто-то умер в этой борьбе и что хочет найти решение, в чем мы должны ему помочь. Конечно, он хотел, чтобы Озгюль, Ихсан и Серкан признали вину. Они этого не делали, но это было целью главы суда.
Через некоторое время он сказал: «Ладно, я не хочу, чтобы кто-то запомнил мое имя таким образом, и я не хочу, чтобы кто-то умер». Так что все эти результаты, они, может быть, не являются нашими требованиями напрямую, но и голодовка – это политическое сопротивление. Так что самое важное – это политическая победа, чтобы вы достигли политической победы.
Конечно, мы хотим, чтобы Озгюль, Ихсан и Серкан были освобождены. Но даже если они не освобождены, это не так важно, как другие победы. Кстати, один из заключенных, Серкан, был освобожден через некоторое время, но мы не голодали в тот момент. Но я думаю, что это, конечно, из-за сопротивления.
— Тяжело ли было проводить голодовку? Как ты себя чувствовала в первые и последующие дни? Трудно ли побороть голод? Тебе хотелось что-то есть?
— Сейчас, когда я не на голодовке и не поем что-то один день, я чувствую себя так плохо, что думаю, что не смогла бы быть на голодовке. Но когда ты начинаешь голодовку с целью и знаешь, почему ты это делаешь, тогда это не так уж и сложно.
В первые дни у меня была программа: в какое время я буду пить воду, в какое время есть сладости. Кроме того, некоторые товарищи начинали голодовку вместе со мной, а затем прекращали через месяц. Так что поначалу я не осознавала, что я голодаю. Мы так много всего делали. Мы раздавали листовки, устраивали демонстрации перед министерством, ходили к семьям и говорили нашей кампании, давали интервью и так далее. Это было настолько эффективно, что я не осознавала, что я нахожусь на голодовке.
Через месяц я начала понимать, что я действительно голодаю и продолжаю быть на голодовке. Иногда у меня были некоторые боли, но это было не так тяжело, потому что мы всегда были в коллективе. Мы спали все вместе, у нас была наша программа, мы читали книги вместе, мы проводили демонстрации вместе.
Это было очень хорошее время, которое я буду помнить всю свою жизнь, не только потому, что я была на голодовке.
После того, как мой вес стал ниже 40 килограмм, мне стало тяжело. Тяжело было переносить боль. В желудке, в ногах. У меня больше не было мышц, так что я не могла что-то взять. Мои товарищи должны были всё делать за меня, и они всегда защищали меня.
Через некоторое время я не могла больше ходить, потому что у меня очень сильно болели ноги. Поэтому я передвигалась в инвалидном кресле. И в то время я подумала: возможно, я умру в этой голодовке…
Я начала это осознавать и начала обсуждать это с собой: готова ли я сделать это, продлить еще голодовку или нет. В тот момент я голодала 200 дней. И в тот же момент произошел инцидент на реке Мерич. Товарищи шли из Греции в Турцию и были убиты турецкими солдатами и полицией. И это были товарищи, которых я знала и с которыми встречалась раньше.
И тогда я сказала: я буду на голодовке, пока мы не победим. Потому что это не только борьба за сегодняшний день, это борьба за революцию. Мои товарищи пожертвовали своей жизнью, так что я тоже могу это сделать, я могу это сделать ради них. И после этого, думаю, я стала сильнее. Но это было очень тяжело.
— Как твои родители относились к голодовке, в которой ты могла умереть?
— Расскажу такой случай. У нас была демонстрация в Берлине, в которой участвовало более 300 человек. Это не так уж много, на самом деле, для Германии, но люди приехали из Норвегии, из Великобритании, они приехали со всего мира и приняли участие в демонстрации. Это было похоже на демонстрацию победы. У нас были красные флаги на немецких улицах. И все говорили: «Отмените законы 129!».
И на этой демонстрации моя мама везла инвалидную коляску, и это был очень эмоциональный момент. Она была очень сильной, чего я никогда не ожидала.
Потому что, конечно, моя мама всегда говорила: пожалуйста, прекрати голодовку. Но через некоторое время она приняла это, она поняла, что я не остановлюсь от ее слов, а остановлюсь только тогда, когда достигну победы. Поэтому она решила, что должна что-то сделать для победы.
И вот она везет инвалидную коляску, и я поворачиваюсь к ней и говорю: не плачь. И она говорит: нет, нет, я не плачу, я больна, поэтому выгляжу так, будто плачу! Она оказалась очень сильная, сильнее, чем я ожидала.
Эта демонстрация и другие подобные вещи дают тебе энергию и силу. Конечно, были времена, когда мне было очень больно. И у меня всегда были дискуссии с собой: смогу ли я продолжить? Но потом что-то происходило. Например, кто-то, кого я никогда не встречала, приносил мне цветы.
Еще пример. Когда на улице стало очень холодно, мы, голодающие, уже не могли больше находиться в палатке, спать там. Но мои товарищи находились там при температуре минус 10 градусов, потому что наша палатка была открыта круглосуточно. И они спали там, не чувствуя своих рук и ног. Но никто ничего не говорил, не жаловался.
Поэтому я думаю, что главное — быть организованным и иметь товарищей, потому что любовь товарищей очень могущественна.
— Что ты принимала во время голодовки?
— Желатиновые конфеты, соль. Мы можем пить разные чаи и кофе, но без молока. То есть ты не ешь и не пьешь ничего, что дает тебе энергию, — только сахар. Но главное, что помогает держать голодовку так долго, — это витамин B1. Так что я принимала его от начала до конца. И это единственное, что сохраняло мне жизнь после 80 дней голодовки.
Когда ты не принимаешь витамин B1, ты можешь быть на голодовке только, может быть, 100 дней, не больше. Потому что B1 защищает твой мозг. И только когда твой мозг здоров, ты всё ещё можешь пить воду.
Это главная проблема, потому что ты умираешь не потому, что твое тело теряет вес. Ты умираешь, потому что твой мозг умирает. То есть ты больше не можешь пить, не можешь принимать сахар. Когда твой мозг не здоров, ты разучиваешься пить, глотать. Твое тело больше не принимает воду, тебя просто начинает тошнить.
Еще очень важны условия. Когда ты начинаешь голодовку на свободе и делаешь ее на свободе, это по-другому, чем в тюрьме. Например, я выбирала воду, которую хочу пить. Потому что через некоторое время вода также начинает иметь вкус. У заключенных нет такого выбора.
Так что мне очень повезло, что я проводила голодовку на свободе и делала ее со всеми моими товарищами вместе, с коллективом.
